![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Судьба играет каждый день с нами в орлянку. Аверс – жизнь, а реверс – смерть. У монеты под название ТЫ – нет ребра, есть лишь аверс и реверс, орел и решка. И каждый день, как только ты открываешь глаза, невидимая рука подбрасывает, со звоном, твой ломаный грош в воздух, и никто не скажет, какой стороной упадет он во вселенскую пыль.
35 лет, молодой и здоровый мужик. Был.
41 год, хороший, добрый и отзывчивый, ничего себе – все людям, рубаха-парень. Был.
Бабушка моя потеряла сознание, ни с того, ни с сего - папа поехал к ней, караулит. Её монета катится тем местом, где должно быть ребро и пока не ясно, какой стороной к небу она ляжет.
Каждый день, лишь только я открываю глаза, я слышу далёкий звон. Это звенит моя монета, переворачиваясь миллионы раз в воздухе. Хотелось бы мне верить, что тот, кто её подбросил, не расплачивается сейчас за тёплое пиво в придорожной таверне, что ему, этому, есть разница, какой стороной она стукнется о прилавок. Но это всё догадки, знаете ли.
Перечитываю сейчас Мастера и Маргариту, хорошо, что рукописи не горят. Михаил Афанасьевич, точнее не он сам, а тот, кто его монетой звенел, был прозорлив и удачлив – сменил звон монеты на прочный депозит, и пусть писателя давно уж нет в этом мире – звон его монеты будет слышен ещё очень и очень долго.
Харон перевозит тени за один обол.. Хотелось бы верить, что время последнего странствия близких мне людей ещё очень далеко в перспективе. Человек внезапно смертен, что самое поганое и именно поэтому, я стал очень бояться смерти, в последнее время. Не самого факта кончины, трупного разложения и прочих «радостей», нет! Я боюсь не увидеть, как растут мои дети, я боюсь не успеть прогуляться с женой по яркой осенней аллее, держа её за высохшую стариковскую ладонь, боюсь не успеть испечь свой лучший хлеб, боюсь не успеть выпить рюмку в компании брата, боюсь не съездить в Баку к очень, очень близкому мне человеку, которому я еще ни разу не жал раскрытую ладонь! Боюсь! Страшно боюсь, и от этого холодеют кончики пальцев!
Я не верю в ангелов и демонов, я не верю в загробную жизнь, и потому боюсь ещё больше: не успеть, не увидеть, не услышать, не почувствовать, не поучаствовать, не воспитать, не состариться, не поумнеть, не написать, не испечь, не нарисовать, не сыграть, не спеть, не поцеловать, не обнять, не поплакать, не поссориться и не помириться, не поехать и не вернуться, не простить и не получить прощение, не сказать всего, что хочу, не сделать всего, что могу и должен!
Жизнь - слишком короткая штука, чтобы долго запрягать, чтобы постигать её в читальном зале небесной канцелярии.
Жизнь надо пробовать на вкус. Грызть, как хороший кусок зажаренного мяса – обливаясь соком, обжигаясь, рыча, чтоб шерсть на загривке – дыбом, чтоб глотать – не жуя; чтоб в глазах – блеск и дьявольщина, чтобы петь – в полную грудь, чтобы бить – от души, а обнимать – до треска в рёбрах!
Торопитесь жить!
35 лет, молодой и здоровый мужик. Был.
41 год, хороший, добрый и отзывчивый, ничего себе – все людям, рубаха-парень. Был.
Бабушка моя потеряла сознание, ни с того, ни с сего - папа поехал к ней, караулит. Её монета катится тем местом, где должно быть ребро и пока не ясно, какой стороной к небу она ляжет.
Каждый день, лишь только я открываю глаза, я слышу далёкий звон. Это звенит моя монета, переворачиваясь миллионы раз в воздухе. Хотелось бы мне верить, что тот, кто её подбросил, не расплачивается сейчас за тёплое пиво в придорожной таверне, что ему, этому, есть разница, какой стороной она стукнется о прилавок. Но это всё догадки, знаете ли.
Перечитываю сейчас Мастера и Маргариту, хорошо, что рукописи не горят. Михаил Афанасьевич, точнее не он сам, а тот, кто его монетой звенел, был прозорлив и удачлив – сменил звон монеты на прочный депозит, и пусть писателя давно уж нет в этом мире – звон его монеты будет слышен ещё очень и очень долго.
Харон перевозит тени за один обол.. Хотелось бы верить, что время последнего странствия близких мне людей ещё очень далеко в перспективе. Человек внезапно смертен, что самое поганое и именно поэтому, я стал очень бояться смерти, в последнее время. Не самого факта кончины, трупного разложения и прочих «радостей», нет! Я боюсь не увидеть, как растут мои дети, я боюсь не успеть прогуляться с женой по яркой осенней аллее, держа её за высохшую стариковскую ладонь, боюсь не успеть испечь свой лучший хлеб, боюсь не успеть выпить рюмку в компании брата, боюсь не съездить в Баку к очень, очень близкому мне человеку, которому я еще ни разу не жал раскрытую ладонь! Боюсь! Страшно боюсь, и от этого холодеют кончики пальцев!
Я не верю в ангелов и демонов, я не верю в загробную жизнь, и потому боюсь ещё больше: не успеть, не увидеть, не услышать, не почувствовать, не поучаствовать, не воспитать, не состариться, не поумнеть, не написать, не испечь, не нарисовать, не сыграть, не спеть, не поцеловать, не обнять, не поплакать, не поссориться и не помириться, не поехать и не вернуться, не простить и не получить прощение, не сказать всего, что хочу, не сделать всего, что могу и должен!
Жизнь - слишком короткая штука, чтобы долго запрягать, чтобы постигать её в читальном зале небесной канцелярии.
Жизнь надо пробовать на вкус. Грызть, как хороший кусок зажаренного мяса – обливаясь соком, обжигаясь, рыча, чтоб шерсть на загривке – дыбом, чтоб глотать – не жуя; чтоб в глазах – блеск и дьявольщина, чтобы петь – в полную грудь, чтобы бить – от души, а обнимать – до треска в рёбрах!
Торопитесь жить!
